Я решила не бодать закрытые двери

[Dont-forgive-me]

Так как в сообщество по фанфам на Кэртиановскую тему, почему-то, уже 5й раз отклоняют мою заявку на вступление, а писать админам мне откровенно претит - умолять кого-то, да щаз! Да и этот опус не несет высокой культурной ценности, пущай лежит сей литературный онанизм тутЪ жрать он всё равно не просит.

АУ. Дик погиб, Рокэ взял в жены Айрис, несколько лет после Излома.

- Сударыня, Вы слишком мало съели. Тогда уж пейте больше и я пойму, что к чему. – А глаза у него – холодные и синие; ройи, выхваченные, украденные из недр гор. И Он, не так давно любимый, теперь «муж и возлюбленный», почти ненавидимый, до дрожи в коленях ненавидимый!
- Прошу прощения, мне нездоровится. – Вскочить из-за стола, как всегда, слишком быстро, слишком неловко, звякнуть посудой. В этом жесте столько себя и столько Ушедшего, того, о ком вспоминать тошно… и кем будто пропитан весь дом.
Лучше бы Надор завалило и вместе с ней, чем вот так – находить себя тенью, и кого… кукушонка! Негодного, никчемного брата!
«Эр Рокэ» - как брат когда-то запальчиво шептал, пересказывал Айри свои горести и восторги, а она слушала, представляя себя на месте Дикона: в один день, когда тот страшно заболеет, подменившая его в Лаик, ведь они похожи, а мужчины всегда не так уж и наблюдательны… кроме одного. Который узнал бы, который потому и выбрал бы к себе в оруженосцы.
Как согревали такие грёзы, какую сумятицу они приносили в сердце тогда, четыре года тому. В прошлом Круге, в прошлой жизни.

Особняк с воронами утопает в солнечных лучах, а ей бы забиться подальше, поглубже, в пещеры, в подземелья, в никуда и ничто, ведь каждый взгляд, каждый жест, каждое слово… оно обращено не к ней, а к тени Дика!
Герцогиня Алва!
Айрис Алва!
Как сильно она об этом мечтала!
Сто тысяч слез тому назад.
В покоях прохладно и тихо. Служанки не придут, пока их не позвать или пока не почувствуют необходимость в себе. Вышколенные, справные, веселые, живые. А у неё под сердцем змея да камень, и не вытравить их ни прогулками верхом, ни чтением книг, ни любованием исподтишка за мужем.
Каждый из них оставил в прошлом круге душу и, как ни страшно признавать, любовь к живому; а теперь, как скряги над расползающимся ветхим убранием, трясутся над памятью о тех, кем никогда не были их любимые.
Как же больно было это переживать, как же больно с этим жить.
Её мужчина любил её же брата! Любил! Не по-братски, не по-отцовски, а так, как никогда не полюбит её – всем сердцем и вопреки всему. Вопреки гадким поступкам, вопреки попытке убить, вопреки предательству!
И только за это можно было возненавидеть, но сердце Айрис было занято, перебито и измолото любовью к идеалу… за которым оказался живой человек. Пьющий «Чёрную кровь» красиво, но до отчаянной пустоты во взгляде, поющий душераздирающе, но песни, от которых, кажется, больше никогда не сможешь улыбнуться; окруженный близкими друзьями, но чудовищно одинокий. Даже в постели одинокий, хоть извернись она немыслимо, хоть превратись в фульгу или дево-змеей обвивай его прекрасное тело!
Утром проснешься одна… и будешь тщательно собирать по крупицам желание жить дальше, повторяя своему, подчас ненавистному, отражению «всё нормально».
Герцогиня мечется по комнате раненым зверем, ей никогда не хватит простора покоев, какими бы огромными они не были. Ей хочется кричать и бить посуду, как тогда, когда после свадьбы, после Рассветных Садов, куда, кажется, ступила ещё при жизни, ведь слова любимого отправили к кошкам всё…
«Простите, я люблю не Вас.»
Не простила. Она не умеет прощать, особенно Дика. Особенно, из-за Дика.
Очередной узелок на кружевном платочке. Так вся её жизнь – узелками и руинами. Надор и грезы. Мечты, обратившиеся в слезы.
Топнув ногой и взбрыкнув, дернув головой, как не разучилась, как не разучится, сколько бы раз не пришлось шагать по королевским паркетным залам, для своего мужа лишь сестра любимого, вылетает за дверь, задыхаясь в очередном приступе нежелания жить.
Ей нужна помощь… Но где тот шнурок, за который можно ухватиться, вызывая спасение для души?
Скоро Айри, как и Рокэ, перестанет верить в Создателя: её Эсператия давно пылится в ящике прикроватного столика. Её Эсператия… вот она – выскальзывающий из рук платочек – сборище всех криков и неслышимых молитв нелюбимой.
- Вот Вы где. – А глаза у него синие и глубокие, мянящие омуты ещё не взорванных озер.
Женщины не плачут перед своими мужьями, настоящие благородные, как говорила маменька, не выказывают своих низких чувств... своей боли и слабости.
А Дик рыдал перед ним и бежал с каждой бедой к Алве!
Может, именно потому эти руки так бережно придерживают за плечи, может, потому, что заплаканные лица более похожи - живое на мертвое; ей достается столько тепла в одном прикосновении губ, когда стала несносной боль в перегорающей груди.
Может, так и надо жить, упрятавшись за спину, склонив голову на грудь и слепо веря, что «эр Рокэ» спасет и всегда успеет вовремя… может?
- Вы больны, Айри. – Она больна и не отрицает этого. Навеки больна. Одержима.
- Больна, Рокэ. Простите, мне уже легче. – Выталкивать себя из объятий, в которых начала дышать, вспоминая полынную горечь всех слов, всех взглядов.
- И так же… не умеете врать.
«…как он» - провисает в воздухе, но женщина, в которой слишком много Окделл и слишком мало Алва, решает поступить как кэналийка. Забыться и жить. Кивнуть и подхватить песню, последнюю из тех, что ночами звенят в комнатах.

Тем, кто бы мог, нет нужды выбирать
Нам выбирать! - Из чего ж?
Нам суждено всё, что любим, терять,
Прошлого - не вернешь.*

И остается не цепляться за камзолы ушедших теней, а жить. И остается, впервые, войти в спальню при свете дня, держась за руки. И пусть по стенам танцуют тени тех, кто был до них, тех, кто останется любим. Прошлого не вернешь. И надо жить.

___________
* - часть стихотворения Питера Бигля